Варварство или будущее?

«Социализм или варварство» - альтернатива, сформулированная Розой Люксембург в разгар Первой мировой войны, не раз принимала угрожающе конкретные очертания. Сегодня, в России и не только, многие из нас вновь ощущают дыхание «темных веков».

  То, что мы наблюдаем в течение двадцати пяти постсоветских лет, трудно назвать иначе, как погружением в варварство. Тот факт, что за последние 5 лет варварство стало государственной идеологией и приобрело особенно пугающие формы, не должно скрывать от нас предыдущие этапы его постепенного вызревания. Внезапно мы обнаружили, что некоторые вещи, казавшиеся «естественными», «нормальными» и «очевидными» стали атакуемой со всех сторон маргинальной идеологией. И наоборот – люди, еще недавно бывшие социальными аутсайдерами: религиозные фанатики и радикальные националисты, идеологи теорий заговора и их безумные адепты, сделались официальными авторитетами в области политики, культуры и морали. Не напоминает ли это первые годы утверждения христианства в роли государственной религии Римской империи?  

  Но, прежде чем перейти к главному, я попытаюсь объяснить, что подразумеваю под варварством и чего под ним не подразумеваю. Во-первых, говоря о варварстве, я не считаю его проявлением этнической или любой другой «природы» тех или иных наций, рас или социальных групп. Наоборот, популярность эссенциалистских и расистских аргументов, когда, скажем, нападение на Charlie Hebdo объясняют нашествием иммигрантов из стран Магриба, а поддержку Путина – рабской сущностью русских «ватников», я рассматриваю как одно из проявлений деградации общественного сознания; деградации, которая затрагивает в первую очередь элиту и образованную часть населения, а уж затем распространяется в массах. Во-вторых, я не верю, что идеологическое варварство является следствием информационной кампании, развязанной Кремлем, чтобы подавить либеральную оппозицию, т.е. чем-то, что можно преодолеть, просто сменив риторику массовой пропаганды. В отличие от либералов, я не считаю, что нео-варварство является проблемой стран-изгоев вроде Сирии и России, с необъяснимым постоянством выбирающих «зло, созвучное их природе», тогда как «цивилизованный мир» застрахован от подобного рода «аномалий».

  Варварство, о котором говорю я, является порождением внутренних противоречий капиталистической цивилизации и доминирующей в ней либеральной идеологии. Там, где эта цивилизация переживает кризис, а тонкая ткань этой идеологии расползается, возникают многочисленные «прорехи на человечестве», пространства нового Средневековья. Говорим ли мы об ИГИЛ или НОД, Новороссии или украинских национал-радикалах, набирающих популярность ультраправых в Европе или политике Русской православной церкви, мы имеем дело с различными по форме, но близкими по сути, вариантами отрицания базовых идей, берущих начало в эпохе Просвещения. Идей, составивших основу нашей современности, противостоящей средневековому мраку.

  Я сознательно не говорю: «либеральных идей», потому что обе великие идеологии Нового времени – либерализм и социализм – стоят на почве этой современности. Их борьба является борьбой за будущее цивилизации, родившейся в огне антифеодальных революций XVIII-XIX веков. Отрицание капитализма марксистами никогда не было тотальным: коммунизм виделся преодолением противоречий и ограничений капитализма; четвертое сословие - пролетариат – претендовало на роль наследника третьего сословия - буржуазии. Формулируя свою дилемму, Роза Люксембург выступала в защиту прогрессивных достижений буржуазной цивилизации, угроза которым исходила не от каких-либо внешних сил, а от антагонистической природы самой этой цивилизации.

   Классический социализм и классический либерализм стоят на фундаменте идей Просвещения. Обе политические философии – рационалистические и секулярные, обе они – прогрессистские, республиканские и, по крайней мере – в теории, универсалистские. Социалистическая критика либерализма всегда сводилась к уличению его в непоследовательности, оппортунизме и лицемерии. Признание привилегии частной собственности в качестве одного из прав человека и вытекающая отсюда идея общества как поля конкуренции эгоистических индивидов постоянно приводят либерализм в противоречие с его собственными демократическими и гуманистическими декларациями. Необходимость защиты классовых интересов собственников от притязаний угнетенных масс вовлекает его в преступные компромиссы с реакцией. Экономический либерализм находится в состоянии явной или скрытой войны с демократией, что ведет к параличу любых попыток социального прогресса. В итоге либеральная демократия оказывается не инструментом преобразований, а механизмом, блокирующим развитие, прикрытием авторитарной власти капиталистической олигархии. Эта двусмысленность либерализма делает его в лучшем случае очень ненадежной преградой на пути вечно возвращающегося в разных обличьях варварства.

   Каким бы несовершенным ни было советское общество, оно было вариантом той же, идущей от века Просвещения, современности, что и либеральная цивилизация. Его корни можно обнаружить в якобинстве, а истоки либерализма - в жирондизме. Но то варварство, которое проявляет себя в фашизме и прочих ультраконсервативных движениях, противостоит самим основам знакомой нам современности: идеям рациональности, гражданского равноправия, развития, народного суверенитета, прав и свобод человека. Это не борьба между свободной конкуренцией и классовой солидарностью, а атака на то, что делает эту борьбу возможной.

  Не стоит думать, что речь идет лишь об абстрактной борьбе идей, где правам противостоят «традиционные ценности», прогрессу – «стабильность», знанию – вера, а универсализму – разнообразные виды ксенофобии. Тот факт, что в целом довольно модернизированное позднесоветское общество, спустя 20 лет превратилось в оплот реакционнейших форм общественного сознания, что самые крайние мракобесы из Европы и США чувствуют здесь головокружительную «свободу», должно быть связано с деградацией экономики и всей социальной структуры, произошедшей в ходе исторической катастрофы 90-х годов. В постсоветские страны пришел совсем не тот капитализм, который в XIX веке революционизировал средства производства и ломал патриархальные уклады жизни. Уничтожая советскую промышленность, разрушая науку и образование, усиливая сырьевую ориентацию экономики, он делал нечто противоположное. Постсоветский правящий класс ничем не напоминает промышленную буржуазию. Скорее, он походит на паразитический союз финансистов и лендлордов, живущих за счет присвоения природной ренты и разграбления государственной казны.

  Квазифеодальному способу обогащения органично соответствует и квазифеодальная идеология, впрочем, неплохо сочетающаяся с неолиберальными подходами, когда речь идет об уничтожении остатков социальной инфраструктуры советской эпохи. Эксплуатируя пережитки социального патернализма, характерного для СССР, режим делает, по сути, то же самое, что и царизм, опиравшийся на традиционную крестьянскую общину, чтобы предотвратить классовую борьбу. Этот режим не является ни неосоветским, как считают либералы, ни неолиберальным, как утверждают многие левые, но чем-то иным, какой-то особой, варварской, разновидностью капитализма, определение которой еще только предстоит дать.

 

29 марта 2015 — Иван Овсянников, РСД
социализм, либерализм, капитализм, варварство, левые, РСД